С некоторых пор моя жена стала считать, что сильно перегружена детьми. Я же живу «своей» жизнью и даже хожу в спортзал. Вообще, все мне нипочем. Я думаю, это штамп «многодетная семья» работает. Там всякие льготы многодетным, которых на самом деле нет. Бесплатная парковка только на одну машину. Это скорее льгота для матерей-одиночек. Ведь если родителей двое, а детей много, то и машин может быть две? Других льгот я не видел и не слышал. Ходят слухи о деньгах и участках земли. Но я думаю, что если оформить и раздать все взятки, то купить будет дешевле.
Это как в бизнесе. Сначала полиция и налоговая обкладывают бизнесмена данью и поборами всякими. Для этого бизнесмен как-то крутится-вертится, как шар голубой. Кормит, поит, дарит «подарки» и конверты. При этом друзья-чиновники не решают вопросы. За них тоже надо всем платить. Они приводят тебе «нужного» человека, и понеслось. Так тянется несколько лет. А потом те же друзья-товарищи предъявляют бизнесмену к оплате налоги с тех сумм, что сами получили, съели и выпили. Да еще со штрафами и пеней.
Подумает бизнесмен, посчитает и поймет, что дешевле было не работать. А что делать? Вот так и льготы, наверное, как бесплатный сыр? А тут еще и дети, и ими надо заниматься, кормить, учить и развлекать. А молочный коктейль – 400рублей, и на четверых это уже две тысячи. Смеюсь. Мы же боролись за капитализм, вот и платить надо. Думаю: сколько из этих 2000 пойдет на структуры? Как складывается цена?
Но я о том, что детьми надо заниматься. Собрался я как-то пойти вечером на слет восходителей Эвереста. Говорю жене, что могу сына взять с собой. Там народ культурный, сильно не пьют и матом, кроме меня, не ругаются. А она говорит: «Возьми и дочь. Тебе половина, и мне двое останутся». Ну я что — взял и дочь.
Заехал за ними в школу. Очередь из машин вокруг школы тянула на московскую пробку средних размеров. Столько бензина, машин, водителей принимают участие в процессе обучения. Не учли организаторы, въезд узкий. Регулируют специальные люди-светофоры. Светит красным фонарем — стой. Зеленым — проезжай. Без них совсем плохо было бы. Забрал детей, они очень удивились. Я обычно так не делаю.
Говорю: «Куда хотите на обед?» Сын: «Домой, буду экономить». А дочка говорит: «В “Пушкин”. Котлету Пожарского хочу». Спорили они долго. Еле она его уговорила. Из Крылатского до центра по пути 12—15км. Но ехали больше часа. Город перерыт. Не пойму, толи нас к окопам приучают, толи украли лето. Есть еще версия, что булыжник — орудие пролетариата, и до 2017 г. надо весь асфальт заменить на булыжник. Вот в Киеве на Майдане он очень пригодился, только зря все, как потом оказалось. В любом действии есть сермяжная правда. Да не тут-то было. В Европу так и не попали. Все переругались. А теперь еще и Великобритания выходит из ЕС. Совсем непонятно, для чего все это.
Вот так еду, смотрю на пробку и думаю. Еще думаю, что пешком уже бы дошли. Чем дальше в центр, тем масштабней работы. Жители разных областных городов мечтали бы о такой перестройке. Москвичи ропщут — украли лето. Да как выжить тут ресторану, например? Сначала убрали от него все парковки. Потом вывеску уменьшили до невидимого размера. Теперь все перерыли, что ни пешему, у которого денег нет, ни конному, у которого вроде есть, не проехать.
Доехали мы до «Пушкина». Вышли. Пыль, раскопки. Вот бы клад нашли, мы бы все зажили тогда. Чтобы в дверь попасть, по трем указателям в пленочном лабиринте зашли. Недаром никого. На первом этаже какие-то крупные, как бегемоты, мужчины восточного вида пили водку и громко радовались. Нас спросили, хотим ли тут или выше. Захотели выше. На втором этаже в пустом зале девушка-хозяйка сказала: «Мест нет. Ждем гостей. Идите в антресоль!»
— К скольки ждете? —спросил я, в антресоль не хотелось.
— К 7 вечера! — ответила она.
— Ничего, что сейчас 3 часа? Мы за четыре часа как-то закончим, — говорю.
Ей как бы все равно. Не получилось и не получилось.
— Садитесь где хотите, — говорит.
Как это по-нашему. Ни извините, ни простите. А страдает потом хозяин. Его окопали, как очаг пожара, чтобы не разгорелся. Налогами жмут, кризис, санкции. Этой овце еще надо 50-70 тысяч платить. Хорошо, дети этого еще не понимают. Рады. Второй этаж «Пушкина»— библиотека. Красиво. Книги, глобусы. 18-й век. Кто-то не любит такие декорации. А я люблю. Помню еще совковый общепит с типовой посудой, мебелью, скатертями и ремонтом. С хамами и ворами, халдеями и швейцарами. Осетрину второй свежести и разбавленную водку под лозунгом: «Жить-то надо!»

У нас в кафетерии у метро «Большевик» в Киеве из кофе делали «вторяки». Для этого собирали кофе, использованный кофемашиной. Сушили на газете. Добавляли для запаха чуть свежего, чуть растворимого, еще что-то для вкуса, цвета и запаха. И Зина-буфетчица херачила эту бурду пьяным мужикам и купила себе дачу, машину и квартиру. Она могла, не отходя от кофемашины, когда стояла очередь, поссать стоя в ведро. Для этого ходила без трусов, а шум струи перебивала патриотической песней. Иногда таких сажали. Правда, редко. Зина свалила сначала в Израиль, потом в США. Где-то у нее общепит, наверное?
Так что я люблю «Пушкин». Я так от этой любви поплыл, что попытку дать мне стол не там, где хочу, считаю хамством. Хотя сам я хам еще тот. Воспитание в коммуналке с тараканами и соседями-алкашами уходит тяжелей, чем грязь из-под ногтей.
Зато официант был вежлив и внимателен. Хотя заказ «три котлеты, три лимонада, блины с телятиной, четыре пирожка с мясом и бутылка воды» не обрадовал его сильно. Счет 7200. С чаевыми – 8000.

Котлеты были вкусные. Они были даже с историей о том, что где-то между Петербургом и Москвой царь решил пообедать в трактире. У хозяина его, Пожарского, не было мяса. Закончилось. И его жена сделала котлеты из курицы, вставив в них мясные ребра, как на стейке. Никто ничего не заметил. Я сам до этого дня считал их свиными или что-то в этом духе. Царь был доволен и даже что-то подарил Пожарским. Трактир прославился. Даже сам А.С. писал другу: «По дороге не забудь заехать отведать пожарских котлет». Вот и мы специально, как друг Пушкина, наелись их. Да с зажаренной картошкой и грибным соусом. Вышли мы довольные и десерт решили съесть в другом месте.
Опять пленочный лабиринт. В его загонах и поворотах копались, как в зоопарке, люди очень нерусских национальностей. Строят ли они из любви к Москве? За большие деньги строят хорошо? Не знаю. Воруют, говорят. Да всегда так было. Еще Гиляровский писал, что метро хотели строить в Москве до революции. Несколько раз городская дума рассматривала проект. Так рассматривала, да эдак. И решили в связи с тем, что невозможно рассчитать размеры воровства при таком проекте, метро не строить. Отложить до лучших времен. Только тогда не метро хотели назвать, а как-то иначе.
Пройдя несколько поворотов пыльного лабиринта под стук молотков освобожденных тружеников Востока, мы вышли на бульвар. Там выставка фото. Изображения большие, места для осмотра нет. Много пластмассовых, как на кладбище, цветов. Но людям нравится. Они радостно снимают друг друга у клумб из пластиковой травы, под арками, с которых свисают гроздья то ли орхидей, то ли еще чего. Не знаю, чем думали китайцы, когда собирали все это и отправляли Старшему Брату. Не путать с Большим.
Ведь народ – это главное. Массы определяют курс и направление исторических процессов. Вкус масс определяет массовую культуру, застройку, моду и сознание. А так называемая элита и маргиналы злобно шипят и осуждают народный порыв к прекрасному.
Сколько злобных нападок было на Петра, созданного сиятельным Зурабом Церетели. Испортит облик Москвы, прочие истории. А теперь окна с видом на памятник дороже стоят. Когда туристические кораблики проходят мимо, мне кажется, они перевернутся 100 процентов – пассажиры бегут к борту, чтобы сделать фото на фоне Петра.
Мы перешли бульвар и двинулись в сторону большого Козихинского переулка и Патриарших прудов. Дети рвались на детскую площадку. Она стояла тут же между двух сплошных потоков транспорта. На них вырастало новое поколение, безразличное к СО и свинцу. Я выстоял, и мы двинулись дальше.
У дороги стояла церковь со скромной табличкой «Храм открыт» на двери. Мне показалось, она тут всегда стояла, сколько я себя помню. Но я ни разу не зашел. Открыл дверь, купил свечи. Взял платок для дочки. На полу сухая трава и цветы после Троицы. Людей нет.
Пока поставил свечу, кротко помолился. Эх, суета и грехи мои тяжкие. Заметил, что сын записал нас всех за здравие. Вспомнил, что жена всегда просит сорокоуст заказать.
Женщина приняла бумажку. Прочитала. Все у нас подробно спросила, объяснила детям, а заодно и мне, что и как писать правильно. Кто младенец, а кто отрок с отроковицей. Первый раз в жизни попал на такую. Интеллигентная, как учительница из старого кино – русского языка и литературы. Добрая и спокойная. Сразу перехотелось бежать и спешить. Даже мои безудержные дети слушали и, когда надо, спрашивали. А потом вместе считали, сколько стоит сорокоуст. Я вот сейчас пишу, а они там за меня сорок дней читают. Хорошо от этого и спокойно, что всех нас поминают. Сын и бабок обеих записал, и деда. Никого не забыл.
Вышли. Перед нами самый модный район столицы – Патриаршие пруды. Или, как их зовут сейчас, Патрики. Как будто дело тут не в Патриархе всея Руси, а в святом Патрике, есть у ирландцев такой святой и праздник. Наверное, Патрик этот есть и у нас, его зовут как-то иначе… А может, это сугубо ирландский? Именно в этот день весь Нью-Йорк становится зеленым, а по 5-й Авеню маршируют ирландцы (или шотландцы–что-то я запутался) и гудят в свои волынки. А потом бегают из бара в бар. Есть у них примета – сколько пабов надо пройти в праздник.
Мне Патрики напоминают фильм о Гарри Поттере. Когда Хагрид привел Гарри готовиться к школе, и они из нормального Лондона попадают в квартал волшебников, ведьм и прочих чародеев. Все тут странное и непохожее на обычный город. Магазин волшебных палочек и банк, где банкиры – злобные карлики. Кто смотрел, тот понял. Вот и тут, на Бронной и в Козихинском переулке, тусуется странный, модный народ. По пруду плавают лебеди, а все скамейки заняты сидельцами. Они, даже если и отходят, оставляют рюкзак или что-то, чтобы не заняли место. Я вел детей в знакомое кафе, где около года назад ел торт. Когда проходили рядом с рестораном «Павильон», увидели наполовину пустую скамейку. Навстречу нам шли парень с девушкой. Такие современные кавказцы. Он весь накачанный и очень сильно мужественный, хорошо одет. Она вся такая в слишком укороченной одежке и на слишком удлиненных каблуках. Они шли очень важно и говорили очень медленно. Видно, им показалось, что мы хотим сесть на скамейку. И им, и нам до нее было 4—5 метров. Мы шли быстро. В этот момент пара ускорилась и в олимпийском тройном прыжке прыгнула на скамейку. Никогда не думал, что на 12-сантиметровых каблуках можно сделать такой рывок. В прыжке они долетели до скамейки и хлопнули об нее свои задницы. При этом говорили так же важно и медленно и не смотрели на нас. Вроде бы нас не было в этом мире. Обычные люди так не умеют. Я улыбнулся, дети не заметили. А вот если бы мы правда шли на скамейку, они бы напугались и убежали. А пара с наслаждением растеклась по поверхности скамейки, занимая все ее пространство. Я понял, что людям, сидящим рядом, недолго осталось. Сейчас им придется уйти. Такая борьба за место под солнцем.
Народа было очень много, несмотря на вторник.
Я рассказывал детям про трамвай, который ходил тут когда-то, про Воланда, Берлиоза и Аннушку, которая разлила масло. Понял, что в 9 и 7 лет «Мастер и Маргарита», написанный Булгаковым для вождя народов,— еще не вовремя. Еще год или два. Сейчас у нас Конан Дойл, и я, пересказав почти всего «Шерлока Холмса», с ужасом думаю, что будет дальше.
Мы нашли «Фабрику десертов». Народа было немного. Все девочки лет 14—15. Ни одного мальчика. Тут тоже ждут гостей, и все столы в резерве. Их фишка – спросить, не дав возможности опомниться входящему: «С собой или тут?» Я подумал, что они хотят, чтобы мы ушли. Мы ведь не девочки по 15 лет. Дали стол у окна, мы выбрали торты из огромной, величиной со всю стену, витрины. Капучино мне, какао для дочки и воду для Саши.
Торты были большие, и мы взяли два. Один я попросил разрезать на две части и положить в две тарелки. Девушка посмотрела на меня с жалостью и сказала:
— Мы подаем 1/8 часть торта. И мы не можем ее резать.
— А положить 1/8 на тарелку и уже там разрезать вы можете? – спросил я.
— Нет, сказала она, — нам это запрещено.
Я подумал, что это странно, когда в кафе сотрудники отказываются резать торт. Кто-то ввел им такие правила. И что им сказал бы Воланд в ответ на отказ разрезать целое на части? Я же не голову Берлиоза просил отрезать. Они сжалились — дали нам вторую тарелку, и я сам разделил торт на две части. Надеюсь, никто не наказал этих девушек (им тоже на вид до 20 лет) за то, что мы резали торт в кафе. Потом они забыли дать напитки детям. Как-то не задалось у нас с десертом. Хотелось уйти и быстро.
Мы вышли и у пруда встретили моего друга. Он нес огромный пакет под мышкой. Я сразу понял, что там деньги. Мы прогулялись по Бронной до Козихинского.
Перед входом в магазин «Лабутен» стоял огромный 3-секционный холодильник. Пятеро рабочих обвязали его веревкой. Они явно собирались поднять его на второй этаж. Снаряжение их было так невнятно, что, будь у меня больше времени, я бы снял гибель холодильника или счастливой обладательницы новых лабутенов на видео.
Но мы уже спешили. Мы почти забыли, куда собрались. Друг знакомил нас с какими-то еврейскими парнями из Израиля, типа они сотрудники Моссада. А те рассказывали мне, первому встречному, о том, как они там воюют с арабами, какое хорошее у них там на Западе, точнее Востоке, оружие, а нашими макаровыми, СВД и калашниковыми можно только бросаться. Я всегда люблю такие разговоры, но времени не было. А то можно было бы спросить, почему тогда их Израиль уменьшился в размерах в 100 раз за последние двадцать лет. Но это если бы я был фанатом калашникова. А я люблю «Глок», «Зауэр» и «Чезет».
Нашли водителя. Хорошо, что мы поехали на машине с многодетной льготой на парковку. Вокруг шныряли и ездили парковочные контролеры. Их неброская форма позволяет им без риска выписывать большие штрафы тем, кто за парковку не платит. Мы сели, пристегнулись и тронулись. Правда, тут же стали.
Улицы на Патриарших прудах узкие, и выездов на большую дорогу, Садовое кольцо – немного. Вот все и стоят. Парковок почти нет.
Зная отношение московской тусовки к модным местам, я думал, сколько продержится место. Теперь это целый район. Может, рестораны будут меняться, а само место будет жить. Но ведь отношение к месту, а место – это целый квартал. Поживем – посмотрим.
Из подъезда вышла девушка в шортах, больше похожих на стринги. Она шагала на высоких каблуках медленно и гордо. От ударов каблуков об асфальт мышцы на ее ногах вздрагивали каждый раз, каждый шаг и рельефно прорезались. Она с таким видом села в КИА, как королева в карету. Знала – на нее смотрят. И точно: на открытой площадке кафе сидели три знакомых парня моих лет. Хотя, наверное, в 50 мы уже не очень парни. Дядечки, как написала одна уже не очень девушка.
Они проводили ее глазами до машины, а потом машину они снова проводили глазами.
Я посигналил и пригрозил им пальцем. Они посмотрели на меня– три парубка на московской завалинке.
— Ты видел, как мы смотрели? — спросили они.
— Все видели! — сказал я. Все смеялись. Дети удивились, как в такой большой Москве я постоянно встречаю знакомых на улице.
Пробка стала какой-то веревкой из авто и сидящих в ней людей. Пора менять термины. «Пробка» — это затор в одном месте. А когда улицы забиты на десятки километров, машины не движутся, а гадят, стоя на месте, это клоака — канализация, отстойник, коллектор или что-то подобное.
Двадцать минут мы ехали 200 метров. В этом суть тусовки и людного места. Тесно, неудобно. Ни приехать, ни уехать. Нет парковки. Плохие сервис и еда. Зачем заморачиваться на еде, все равно модно, да и народу – каку памятника Зураба. А сервиса нет, потому что в модных местах модные люди не дают на чай. И персонал тут молодой, не отягощен семьей и детьми. Они не заработать пришли, а так же как и их гости, хотят весело проводить время.
С большим трудом мы доехали до выезда на Садовое. Ситуацию осложнило то, что ближние к тротуару полосы были закрыты и приходилось вливаться в середину потока. А там нас не жаловали и не особо пропускали. Но вот кое-как едем. Главное-то сегодня – вечер альпинизма. Совсем забыл. Свернули на Олимпийский. Потом пересекли Проспект Мира. Вот она, Большая Переяславская. Центр. Экстрим. Жарко. Много народа. Стулья заняты, теплые кола и пиво. Чипсы.

Все рады видеть друг друга. Восходители-2016 – как племянники. Счастливы, что все живы и здоровы.
Наблюдаю за детьми. Кроме моих, еще двое. Сидят, слушают были и небылицы. Наконец-то хоть не я буду рассказывать истории. Мой запас про Шерлока Холмса закончился. Может, я быстро рассказываю, но они просят.
Столько раз сказали «папа», «папа» ит.д. Я говорю им:«Вот видите – будущие жених с невестой сидят. Посмотрят на вас, послушают и не станут жить-поживать и детей наживать. Они ведь не знают, какие у меня замечательные дети».
Наверное, самое замечательное в жизни из того, что происходит с нами, это дети. Все остальное – рутина. Каждый день похож на другой и не оставит следа или не получит продолжения, а это то, что останется после меня. Я надеюсь, продолжение будет лучше оригинала. Наверное, точнее сказать – прототипа. Наверняка это уже не буду я. Но генетик точно определит наше родство, корень, ствол и листья. Это как в этой рукописи. Кто читает ее в оригинале, явно увидит разницу. Изменился цвет чернил. Я купил в Тоскане бутылку бирюзово-синих. Они как небо Италии поздним вечером, хотя и сделаны в Германии. Изменился мой почерк. Я начинал писать в Москве. Теперь, после десяти дней солнца, моря и лени, после свежей рыбы и итальянского сыра, я продолжил писать историю о московской встрече восходителей Эвереста. Это пишу я и уже не я. Италия, Тосканская деревня у моря – и пишу о Тибете и Эвересте. Это меняет не только почерк и цвет чернил. Это многое меняет. Так же, как мои дети – уже не я. Их меняют и воспитывают такие встречи. А я, как отец, думаю: не закладываю ли я в них программу экстрима и не пожалею ли об этом?
Из важного, точнее необычного, на этой встрече. На Эверест поднялся человек с аппаратурой и сделал съемку для фототура 360 градусов. Теперь это все оцифруют, и в сентябре или октябре 2016 года на «Гугле» каждый пользователь сможет пройти (виртуально) северный классический маршрут. Я не думаю, точнее мне все равно, увеличит ли это количество и качество восходителей. Просто интересный факт. Наверное,такое можно сделать и из космоса или аэрофотосъемкой? Но этот маршрут будет выглядеть так, как смотрят глаза человека.
Это как в Питере «Гугл-мэп» сделали с высоты воздушного шара. Вид совсем не такой, как обычные кадры такого плана, снятые из космоса. Ссылка...

Еще «Тойота» доехала от Москвы до Лхасы, это была моя мечта-идея, как говорил комсомолец Бумбараш-Золотухин. Потом в Лхасе туда сели альпинисты и по идеально ровной дороге доехали до Эвереста. Понятно, куда китайцы потратили мои деньги за эверестовский пермит. Они построили дорогу до базового лагеря. У экспедиции были две машины, поэтому они не молча «умирали» в базовом лагере, а совершали набеги в соседние деревни с ночевками в клоповниках. К злой и жестокой ненависти альпинистов-минималистов, которые считают, что вернуться с горы с двумя ногами и без инсульта — это позор для альпиниста. Ну хотя бы отек мозга или перелом позвоночника… А раз этого нет, да еще шерпы помогают, значит, все не по-настоящему. Они пишут всякую хрень в комментах-анонимах, в которых я, как сыщик-любитель, вижу жирных офисных программистов с пивом и минимальным опытом похода к скалам Пастухова. Там они стали экспертами по 8-тысячникам в целом и Эвересту в частности. Это дает им право на мнение.
Фильм - "Юрий Белойван. Эверест 2011"
Обидно, конечно. Особенно вначале. Мы ведь думали, что нами будут восхищаться, дадут бесплатную квартиру на Рублевке и выберут в президенты РФ. Я даже не знаю, светило ли бы солнце, если бы никто его не видел? Никто не ждал рассвета и тепла. Хотя есть люди, которые понимают и болеют за своих.
Потом выступала Ирена — первая армянка на Эвересте. Хороший пример, когда страх и паранойя перерастают в юмор. Это круто, особенно если сам прошел через такое, потеряв 20 кг веса, но сохранив руки, ноги, глаза и весь свой навесной инвентарь.
Я спросил у ребят: «Как там наш Джон?» Они сказали: «Сидит на месте, ровненько так, как и посадили». Он уже там 5 лет, именно столько времени прошло после нашего похода. Быстро пролетели.
Последний год не очень. Моя сломанная нога и пластина в ней не давали мне уйти в горы, где дух мой наслаждается свободой, простором и солнцем. На выходе встретил парня – мы были в одной команде 5 лет назад. А после этого вот на таких встречах только и видимся. Мы тогда хотели вместе уехать на Кайлаш и там пройти акклиматизацию. Мы не понимали, как это далеко и неправильно, такая акклиматизация.
В этом году пятеро индусов сказали: «Мы не пойдем на эти выходы, мы устали». Они решили собраться с силами перед восхождением. На подъеме четверо парней умерли, а девушку спустили в базовый лагерь. Она умерла через три дня после восхождения.
А нашему походу уже 5 лет. Мы все вернулись, кроме Джона, который теперь сидит на том же месте, где его посадили 5 лет назад.
Мы выходим на улицу и садимся в машину. За три часа водитель не решил, как быстрее и проще добраться. Возможно, я даже уверен, он слушал радио «Шансон». А эта радиостанция полностью отключает мозг. Я хотел как-то после него включить радио, а там в настройках «Шансон» ит.д. И я случайно познакомился с творчеством С. Михайлова. Я прослушал песню «Девушка-лето». Я многое понял о социуме и тех проблемах, с которыми борюсь. Но я один, а против меня – шансон с идеологами. Как-то странно пытаться развивать людей, у которых в голове это. А может, они не люди и нужен механик или радиомеханик?
Я включил навигатор. Мы поехали. На одном повороте женский голос гаджета сказал: «Поверните направо». А водитель гневно глянул на телефон и ответил: «Чего? Куда направо! Да нам надо!!!»
И он бы еще что-то сказал, но я попросил его не спорить с телефоном. В ответ на это он сказал: «Чего она!» Но я опять его остановил.«Она телефон», – сказал я.
Водитель еще что-то пробурчал, а я понял – у него с голосом из навигатора есть контакт и уже отношения. А у меня с водителем такого контакта нет. А главное – мне не хочется контакта с ним. Это все равно, что перед телефоном выступать. А телефон «мертвый», вернее он неживой. А я не хочу плясать перед мертвыми. Я хочу перед творцами и созидателями выступать. Правда, вечер этот заканчивался мыслью о том, что не последний раз я слушаю, как они, мертвые, спорят. Странно, что, несмотря на отсутствие жизни, у телефона есть свое мнение. Ну он же «Айфон-6». Что ему Серега-водитель? Срал он на Серегу, виртуально, конечно. Наличие фирменного знака говорит о многом. У телефона он есть, и телефон – это бренд! А Серега – он просто Серега.
Это как наличие распознавания «свой – чужой». Я долго не мог понять, почему на любой мой пост в «Фейсбуке», например: «В Москве мало москвичей! В Москве русских меньше, чем нерусских», – на меня жестко набрасывались москвичи из Хабаровска или из Улан-Удэ. Они такие жесткие и беспощадные. Намного хуже тех, мимо которых идешь без очереди на регистрацию рейса с 4 детьми. Ну такие правила – с грудными без очереди. А тебя ненавидят, оскорбляют и толкают. Толстый казах с заросшим мясом лицом кричит: «Я же стою! А я с собакой». Женщина выскакивает из конца очереди: «Вы за мной, я пройду по-любому перед вами!» Она толкает мою 3-летнюю дочку чемоданом, и я хочу ударить ее, но сдерживаюсь. Потом она вспоминает, что забыла сумку, и ломится назад. И снова толкая уже другого ребенка. При этом орет, чтобы ей дали дорогу. А работники Аэрофлота смотрят на это и сохраняют нейтралитет. Тут все понятно: четверо детей для толпы – это признак слабости. Отец четверых детей, по их мнению, не представляет угрозы. А ведь я мог двумя ударами убить и казаха, и тетку-ведьму. Ну если не убить, то крепко покалечить.
А вот чего люди в сетях такие агрессивные, я не понимал. Пока не дошло. У меня написано «место жительства Нью-Йорк», а ФИО английскими буквами. И уж не нам, «американцам», считать, кто русский, а кто нет. И с криком «наших бьют» 4—5 зауральских москвичей кидаются в атаку. И чего о себе не почитаешь! А все почему? Во-первых, они думают, что я за океаном. Во-вторых, я в интернете – и они могут все.
Так же на работе – пишу письмо или СМС и жду ответа. А ответа нет. Уроды-работники считают, что тот, кто пишет, нуждается в них. Настал их звездный час, и можно послать просителя в жопу.
Так вот – с мыслями о глобальном брендировании и радиомеханике – закончился этот день. Дети были рядом. Надеюсь, сегодня я сделал что-то для того, чтобы они не спорили с телефоном и не обижали многодетных отцов из Нью-Йорка. День длинный, но хороший. На этом история наша не окончена. В субботу едем на нашу ферму. А это пчелы, коровы, свиньи и 400 км в дороге. Но это уже следующая история.
[